БЕЗУМИЕ КРУГЛЫЕ СУТКИ
Карнавал — это полуторавековая цветочная баталия. Циклопические корзины, доверху забитые розами, гладиолусами, мимозами, георгинами, гвоздиками и топ-моделями, дефилируют по набережной. Каждая (не топ-модель, а корзина) семь метров в длину и шесть в высоту, каждая на колесах и усыпана лепестками. Топ-модели швыряют цветы в ревущую от восторга толпу. Гремят оркестры, но это только присказка, а сказка будет впереди.
Ввечеру загорается Массена. В мирные дни это просто красивая площадь с фонтаном и садом. В дни карнавальных баталий на ней воздвигают целый сборный стадион, дома одеваются в 120 тысяч квадратных метров фанеры, которую расписывают 120 художников. Расписывают весело, с гиканьем и прибаутками, отчего от росписи встают дыбом волосы. Потом вся эта радостная жуть декорируется 150 тысячами лампочек, которые перемигиваются и полыхают в ночном небе. Вертятся какие-то огненные колеса, ползут зловещие адские дымы, народ бойко раскупает тараканьи баллончики и прыскает друг другу в лицо. Из баллончиков рвутся на волю длинные цветные макароны, твердеют на лету и залепляют все встречное — рты, носы, карнавальные рогатые шляпы и глаза, чтоб этого ничего не видеть. Народ заходится в азарте, обильно посыпает всех встречных конфетти, жрет сахарные облака и раскупает страшные маски. Тут больше нет взрослых, только дети от трех до девяноста трех. Праздник освобожденных страстей.
Страстей любых, кроме агрессивных. Я не знаю, как это получается, но никто никого не бьет и не обижает. Никто не кроет хорошим французским матом и не пьет в стельку. Люди пьяны просто от радости. Но и это присказка. Когда все уже сидят на трибунах, со стороны улицы с клиническим названием Медсен начинают ползти разные кошмарные чудища. Шествие всегда возглавляет шестиэтажный Король карнавала с модной татуировкой на торсе и плотоядной ухмылкой Гаргантюа. Его везут на декорированной морским прибоем колеснице, кругом пляшут Гаргантюа поменьше, от двух этажей до человеческого роста, а впереди заманчиво реют наяды.
За ними следуют адовы летучие мыши, обнимая черными крылами весь стадион сразу и полыхая углями глаз. Многоэтажные повара идут, вкусно дымя питательными травками. Ковыляют свиньи размером с два паровоза и Кинги-Конги с любимыми принцессами на хвостах, топочут гуси-лебеди и рыбы-киты, движется красноносый плебс и длиннохвостые аристократы. Пока вся эта нечисть торжественно дефилирует по периметру стадиона, в центре на огромной полыхающей сцене развивается свое действо — там поют, орут, пляшут и кувыркаются. Поют, орут, машут руками в такт и вразнобой трибуны. Поют, орут и машут чем могут представители мировой элиты, восседающие в VIP-ложах.
В прошлом году парад открывала специально приехавшая из России Анита Цой. Она выбежала на сцену в своем традиционном черном фраке-смокинге и спела три песни, две наших и одну ихнюю, эдит-пиафовскую, «Non, je ne regrette rien». Потом на сцене, залитой огнями, дымами и народной любовью, пела сама Глория Гейнор. Публика заходилась и орала. Тут не было больше богатых и бедных. Только ошалевшие от веселья участники карнавала. Праздник всеобщей радости. Наутро адское шествие продолжается по залитым солнцем набережным, вдоль ожерелья пятизвездных отелей, огромные головы лучезарны и по-прежнему заходятся в хохоте. Для нас это праздник, для десятка тысяч актеров, профессионалов и любителей — жителей Ниццы, которые специально к главному событию города месяцами мастерят свои диковинные костюмы, — это работа. В прорезях масок видны глаза, слегка ошалевшие от жары и карнавальной суеты.
КАК РУССКИЕ НИЦЦУ ВЗЯЛИ
А кругом шумит Ницца. Город, где русские всегда были своими. Следы этого альянса видны здесь повсюду. Первое русское нашествие на Лазурный берег Франции случилось полтора века назад. Дело было поставлено на императорском уровне — отважным колумбом стала сама Александра Федоровна. Россия хотела иметь на Средиземноморье базу для военно-морского флота. С этой миссией и нагрянула в Ниццу вдовствующая императрица. Шел 1856 год. Английская королева Виктория забредет сюда только через сорок лет.
Базу выбрали в бухте Вильфранш. Купцы-негоцианты и морские офицеры веселой толпой хлынули на набережные Ниццы. За ними степенно следовали отпрыски древних российских родов. И когда Александра Федоровна торжественно разрезала ленточку, открывая Бульвар императрицы, красотами города наслаждалось уже более четырехсот русских семей.
С той поры бурная светская жизнь Ниццы обрела типично русскую непредсказуемость и размах. Загадочные восточные нравы записаны на скрижалях наиболее романтических местных легенд. Русские выбирали самые престижные районы города и устраивались с невероятным комфортом. Князь Черкасский, к примеру, любил, чтобы каждое утро в саду его встречал новый цветочный узор на клумбах. Он нанял 48 садовников, задачей которых было по ночам полностью менять насаждения. Резиденция барона фон Дервиса «Шато де Вальроз» славилась розарием, где трудились сто садовников. Еще больше, чем цветы, барон любил музыку — он заказал вывезенному из России архитектору Макарову театральное здание на 500 зрителей. 70 музыкантов и «хор» из восьми певцов выступали здесь исключительно для барона, его супруги, двух его детей и домочадцев. Но случались и званые концерты, куда приглашалось все высшее общество Ниццы; места были платными, прибыль шла на развитие города. А однажды барон, обычно мрачный и нелюдимый, предоставил Ницце 60 тысяч золотых франков на общественные цели. В 1877 году прогремел устроенный Дервисами знаменитый благотворительный бал. К тому времени слава их домашнего оркестра была столь велика (знатоки приравнивали его к оркестру Парижской консерватории), что билеты на бал, несмотря на непомерные цены, нельзя было достать уже за два месяца.
Легенду о русских — выдающихся ценителях музыки — сильно укрепил князь Апраксин. Страдая от жестоких приступов меланхолии, он держал при себе несколько хороших скрипачей, которые должны были услаждать его слух в любое время дня и ночи. Музыка приводила его в совершенно самоубийственное расположение духа. Пришлось ввести должность слуги, который стоял за его креслом и в критический момент должен был помешать его сиятельству пустить себе пулю в висок. Редкие минуты просветления князь скрашивал дорогим французским коньяком, смешанным с фиалковым ликером, и выпивал этого коктейля по семь стаканов кряду. Непременно закусывая свежей клубникой.
Была еще княгиня Суворова, которую называли «безумной». Она все ночи проводила в казино Ниццы и близкого Монте-Карло, проигрывая целые состояния, но не становясь от этого беднее. С ее именем здесь связывают еще одну симпатичную традицию, столь принятую в российском гусарском обществе, но для отсталого Запада крайне экзотичную — пить шампанское из дамской туфли. Проиграв очередное состояние, княгиня пошла отдохнуть, Ей захотелось на волю, в пампасы, она сняла туфли и отшвырнула их прочь. Упали они к ногам некой мадемуазель Онорин, субретки из театра «Пале-Рояль». Актриса, на сцене умеющая эффектно отыграть любую неожиданность, не растерялась и в жизни — наполнила аристократический башмачок шампанским из подвалов вдовы Клико и предложила тост за хозяйку дома. И все гости сняли по туфле и откушали из них «Вдову Клико», и показалось им, что холодное, никогда не заходящее солнце Северной Пальмиры взошло в тот миг над бархатной ночной Ниццей.
Перекочевав через океан, тост субретки Онорин воспламенил фантазию голливудских режиссеров, и в дальнейшем все русские герои всех американских фильмов пили шампанское исключительно из собственной обуви. Совсем как в России. Из прочих знаменитых русских Ниццу посещал неистовый Герцен, разбуженный декабристами, но усыпивший бдительность разночинцев. Бронзовый памятник ему здесь стоит как напоминание о непоправимом. Наведывался сюда и Ленин, который в борьбе за то, чтобы запереть соотечественников в России, объездил всю Европу. Ленину Ницца понравилась. «Здесь довольно замечательно», — писал он сестре, мечтая о том времени, когда пролетариат вплотную займется перераспределением вилл. Нынешний облик города сохранил витиеватую вязь этих изысканных восточно-западных легенд. Promenade des Anglais — роскошная набережная — в лучах заходящего солнца светится тем таинственным светом, тускловатым и благородным, какой излучает только богатство, безумное и беспечное, не знающее границ и цели. Днем же на скамейках греются на солнце совсем московские старушки, в жилах которых наверняка течет арбатская кровь, — местная русская колония уже во времена их молодости, в 30-е годы, насчитывала пять с половиной тысяч человек.
НА ПОРОГЕ НОВОГО НАШЕСТВИЯ
Второе русское нашествие, вы догадались, случилось на пороге 90-х. Прежней гордой поступи уже не было — вторгались робко, не зная, как всем этим пользоваться. Коллега рассказал мне замечательную историю о новом русском, который приехал с полным чемоданом денег, но без знания какого-либо языка, включая русский. Снял номер в каннском «Карлтоне», где, он слышал, останавливаются кинозвезды, и довольно долго сидел в номере, не зная, как заказать еду. Пока его не спас тот самый мой коллега, случайно проходивший по коридору. Через неделю представитель новоиспеченной российской элиты уже знал, что самая изысканная пища бывает не только в «Макдоналдсе», он поражал официантов неземными чаевыми и приглядывался к устрицам.
Когда красный флаг над Кремлем сменился триколором, деловой мир французской Ривьеры уже начал привыкать к той резвости, с какой русские скупают самые престижные дома и земельные угодья в дорогих кварталах Ниццы. Тогда мы и познакомились с рыжим Виктором с Молдаванки. Он был чрезвычайно доволен собой: только что подарил своей юной и такой же рыжей супруге ко дню рождения великолепную виллу на полпути из Канн в Монте-Карло, и теперь они отмечали это событие. До того молодожены проводили свой медовый год в отеле «Негреско», заказывая в постель шампанское не по сорту, а чтоб подороже. Поймав однажды в ресторане пару недоуменных взглядов, Виктор мгновенно сменил парадные сине-желтые штаны «адидас», в которых дома ходил слушать концерт Алены Апиной, на костюм от Бонуччи, от него теперь пахло баснословно дорогим одеколоном, и он давал самые большие чаевые, когда-либо зафиксированные в цепкой памяти здешних официантов. Они с супругою сидят на веранде пляжного ресторана и, меланхолически посасывая джин-тоник, смотрят в море, откуда полтора века назад пришел русский флот. У них вид аристократов в первом поколении. И хотя мы беседуем вполне дружелюбно, при первой же попытке заговорить о природе их удивительного взлета Витя замыкается, становится холодным и отчужденным. Как сухарь фон Дервис.
Потом местные бизнесмены с тревогой отметили начавшийся спад русского присутствия на Лазурном берегу. Официанты шикарных ресторанов спешно изучали русский язык, но требовался он все реже. По телевизору говорили о кризисе в России, о массовых разорениях вчерашних богачей, об исчезновении «среднего класса». Но это опровергалось веселыми лицами людей, сходивших по трапу прямого авиарейса Москва-Ницца. Люди были пьяны, то ли от вина, то ли от воздуха Ниццы, их было заметно меньше, но они не походили на нищих. Пили дорогие вина, потом зычно кричали на улицах Ниццы слова, которых местные официанты не могли найти в словаре. Лазурный берег понял, что кризисы приходят и уходят, а Россия все прежняя. И ничего не остается, как укреплять связи, столь древние и прочные.
Не случайно же, побывав там однажды в качестве званого репортера, я каждую неделю теперь нахожу в своем почтовом ящике красочные конверты — с Лазурного берега сообщают о чудесах, которые там ждут русских. Официально приглашает на свои нескончаемые дегустации знаменитая парфюмерная индустрия в Грассе — ничего равного ароматам, витающим над местными фирменными магазинами, планета не знает. Сзывают гостей на парад фестивалей по всему побережью — здесь что ни город, то свой фестиваль, свои сюрпризы и свои ни на что более не похожие достопримечательности.
В 2000 году сулят невиданный доселе размах. И просят передать приглашение всем, кто в России читает цветные журналы. Просьбу выполняю. Осталось найти денег на третье русское нашествие.
LED-DME-DXB-ICN и обратно...
Комментировать